В то далекое время не было ни радио, и о том, что фашисты уже рядом, то есть уже в Миллерово, и идут по направлению в Терновую, мы узнали, когда из района был дан приказ немедленно поджечь амбары вместе с зерном. В то время еще не было хранилищ, поэтому зерновые хранили в деревянных очень старых амбарах. Об этом рассказывала Зинченко Анна Алексеевна. Поджечь амбары, — говорила она, приказывали мне и Горбаткову Павлу Архиповичу. Было трудно об этом подумать. Вокруг царил голод, а тут вдруг – сжечь, что есть самое дорогое на свете – это хлеб. Но с района приказ за приказом – немедленно поджечь. Тогда, взяв бензин, — говорила Анна Алексеевна, мы все пошли к амбарам. Мы, глядя друг на друга, не знали, что делать. И пока мы думали, с какой стороны поджечь, а тут и немцы уже в Терновой. Поджечь хлеб – у нас не хватило силы, и все богатство досталось немцам. Немцы расселились в нашей школе и в старом клубе. В школе они соорудили кухню. Они брали из амбаров семенное зерно, везли куда-то молоть на муку, и для своих солдат пекли хлеб. С собой они привели пленных, которые для топки носили дрова из леса. Эти же пленные рубили в лесу самые стройные деревья, которые отправляли на фронт для укрепления фашистских рубежей. Пленные жили в сараях, которые были построены на месте церкви, охрана жила в хатенке, которая стоит и сейчас на берегу реки Калитвы, и носит церковное название караулка. Один из пленных ходил к моему дедушке за самосадом. От него он узнал, что когда их привезли на место, был дан приказ – за побег будет расстреляно местное население. Подставить на гибель невинных людей мы не можем. Вот и ждем случая, вырваться из лап фашизма, и, не думая о смерти, гнать, не жалея сил, врага с родной земли. Немцы дали приказ местному населению, для нужд немецкой армии, по ведру картошки с каждого двора. Вечером с посудой приходили за молоком, и за яйцами, отдавали все со страхом и со слезой. Ведь забирал последнее, не жалея ни стариков, ни детей. От Терновой совсем рядом было село Терновка. Сюда, тем же ходом пришли немцы. На черных мотоциклах, с автоматами на перевес, ломая ворота из трех палок, без спроса въезжали во двор. Это были эсесовцы, разведка, самая страшная колона немцев. Они шли, предупреждая об опасности регулярную армию, которая шла вслед за ними. В тот же день они наловили кур, и заставили женщин потрошить. Целую ночь они ходили по хате, щелкая автоматами. У нашего соседа Петра Корнеевича была большая пасека, которая стояла в огороде под вербой. И вдруг немного захотели меду. Но когда они открыли ульи, на них хмарой набросились пчелы. Искусанные немцы были в ярости. На другой день они все ульи облили бензином и подожгли. Страшное зрелище. Сердце разрывалось от боли. Все то, что еще вчера было дорого для человека – сгорело дотла. Они резали овец, заставляли женщин целый день стоять у печки, варить им мясо. К вечеру они были все пьяные. В такое время мы от страха прятались под кровать и сидели там тихо. Это были звери, которым было все дозволено. Они бесчеловечно сметали все на своем пути. На третий день они ушли, и за ними сразу же вошла регулярная армия. Они жили в каждой хате. Но людей во двор не выгоняли. В нашей хате они поселились в более просторной половине. Спали они на земле, не матрасах. За столом сидел молодой немец, который что-то писал, и все время ел конфеты. Большинство немцев были преклонного возраста. Эти немцы вели себя тихо, и на местное население смотрели без злости.
В нашем саду стояла немецкая санчасть. Сам военврач неплохо говорил по-русски. Он общался со стариками и все время ругал Гитлера за то, что он затеял кровавую войну. Он говорил о своем сыне, который где-то не по своей воле воюет против русских. Война – это страшно, — говорил он. Война — это голод и смерть.
Однажды, у меньшего брата поднялась высокая температура, мать не знала, что делать. И она, забыв про страх, пошла к немецкому врачу. Не поверите – он дал лекарство. В кармане она принесла немного сахара и чаю, как он сказал – напоите больного горячим чаем. К вечеру у брата температура спала. Этот врач, может был и хороший человек, но он немец, от того и глядели на него с опаской.
Однажды над селом стал кружить немецкий самолет, который вот-вот станет бросать бомбы. Тогда немцы всполошились и велели нам бежать подальше от хат. Тогда кто-то из них взобрался на крышу хаты и поднял немецкий флаг. Самолет покружил и понял, что перед ним немцы, и улетел.
Среди пожилых немцев были и молодые, которые чувствовали себя героями завоевателями, и вели себя развязно, наводя на нас страх. Они врывались в хату и в поисках яиц, лазили по всем углам, выгребая золу, угрожая пистолетом, в поисках съестного, рылись в печке. Однажды, вот так же, когда мы сидели за столом, если можно было назвать его столом — это были нетесаные доски, сбитые одна доска к другой, — в хату вошел молодой немец, и, подойдя к нам (нас у матери было пятеро), он вынул нож и подставил его к груди матери. И что-то лопоча по-своему, гогоча указывал на нас. Я так понял, что он убьет мать, а мы останемся. Мы, дети, сжавшись в комочек, с ужасом смотрели на него. Мать не выдержав, стала перед ним на колени, не знаю, что было бы дальше, но в это время вошел старший немец, он нежданно так его тряхнул, что он с грохотом вылетел во двор. Конечно, этот молодой немец мог бы убить, — но тогда им был дан приказ – на донщине местное население не трогать. За самоуправство – расстрел. Немцы рвались к Дону, где была жирная и плодородная земля. Многие уже присваивали заранее огромные участки земли, чтобы после войны в донских краях обосноваться навсегда. Поэтому, не трогая людей, они вводили их в доверие к себе.
Таким обманным путем, они хотели привлечь народ на свою сторону. А потом они будут решать, жить тебе или не жить. Запомнила я среди немцев самого молодого немецкого солдата. Ему было всего девятнадцать лет. Был он молчалив, и, придя вечером с занятий, он падал на матрас и плакал навзрыд. И, однажды, я спросила у матери, почему он плачет. Тогда она мне ответила, что плачет он потому, что домой не дойдет. И я вновь спросила, почему он не дойдет. И она, вздохнув, сказала — потому что война, его могут убить. И я, не понимая, спросила: — А разве можно людей убивать? Мама, утирая слезу, переводя дух, ответила: — На войне, дочка, все можно, даже убивать.
На войну тогда забирали молодых парней. Мой дядя Сашенко Василий Терентьевич ушел на войну со школьной скамьи. Был тяжело ранен. Операции не выдержал. Похоронен в Свердловске. Он был художник и фотограф. Это он нам оставил память о церкви. Его фотографии о церкви хранятся у нас до сих пор. Гуковский Терентий Николаевич 19-ти летний пропал без вести. Аксайская Ксения Михайловна совсем молодой ушла на фронт. Она была врач и всю войну спасала раненых. Дошла до Берлина. Там встретила Победу. Погибла по дороге домой. А сколько их, молодых, не познавших земной любви, остались навечно на дорогах грозной войны.
Наши войска с полной силой теснили врага. Узнав, что опасность, немцы поспешно ночью второпях покинули наше село. Опасаясь русских, они просто бежали. А к обеду, со стороны Дегтево уже шли наши танки. Мы с радостью встречали их всем селом. Провожая их, нельзя было удержаться от слез. Ведь был еще не конец войны. Впереди еще была долгая смертельная схватка с врагом, которая многим стоила жизни. После ухода немцев над нами часто стали кружить немецкие самолеты, которые строчили из пулеметов. Смертельные пули, как горох сыпались на нас. Иногда обстрелы были частые, спасаясь от них, иногда нам приходилось целый день сидеть в подвале. В хате было опасно, потому что пули могли попасть в окно. От таких обстрелов загорелась ферма. Скот удалось спасти, здание сгорело дотла. Некоторые рабочие, спасая скот, получили ожоги. В этот день обстрел затих к обеду.
Мы вышли на улицу и увидели недалеко от нас стоял трактор с большим прицепом, около него копошились люди, которые, уходя, тащили с собой какие-то узлы. Наша мама решила тоже пойти туда, вдруг там есть что-нибудь из продуктов. Но вскоре она вернулась туда со слезами. В кабине трактора сидели трое и все были убитые. Из-за шума трактора, им было неслышно гула самолета, который кружил над ними, осыпая их пулями. Меткое попадание и все трое были убиты разом. Похоронили их недалеко от места гибели, в лощине меж роскошных кустов краснотала. Прицеп был набит разной одеждой. Похоже, все это было с какого-то склада. Затем пришли какие-то люди, и все это, вместе с трактором куда-то увезли.
Однажды, нам сообщили, что со стороны Ольхового по направлению Дегтево, гонят пленных. Навстречу вышли женщины, старики и даже мы – дети. Каждый думал увидеть кого-то из родных или знакомых. Колонна пленных, окруженная фашистскими автоматчиками, возле них были дрессированные псы, которые готовы загрызть любого. Немцы их держали на поводке, и люди могли ближе подойти к колоне, многие, глядя на них плакали. Это было «зрелище», о чем трудно высказать и не высказать. Было жаркое лето. Запыленных под палящим солнцем, без воды, фашисты их гнали в неизвестность. Многие, изнеможденные адской дорогой, сами уже не могли идти. Таких, совсем слабых, а также евреев, за селом в яру выводили из строя и расстреливали. Останки их хоронили уже после войны. Помню, как немцы вытащили из строя таких двоих пленных, в которых жизнь еле теплилась, и бросили к ногам женщин. К себе домой их привезли на повозке. Выхаживали их всем селом. Спасти их не удалось. Их похоронили на нашем общем кладбище, за могилой ухаживали ученики нашей Терновской школы. Безымянные, зверски замучанные фашистами, вдали от родного дома, так навечно остались лежать на нашей земле. Один из них был совсем молодой.
Я помню эту страшную зимнюю ночь. В небе, наводя на нас страх, без конца, тяжело урча, со смертельным гулом летали немецкие самолеты. В ту ночь, мы долго не спали. К полночи крепко уснули, и не слыхали как вокруг нас рвались бомбы. Одна из них упала в десяти метрах от нашей хаты. Вылетели окна, двери, стены устояли. В ту ночь бомб падало много. Но из всех воронок, наша воронка была самая меньшая. Нам суждено было жить.
До войны, на краю Ольхового Рога была немецкая колония. Когда началась война, они, бросив насиженные места, вернулись на Родину. После них в пустые дома заселились евреи, которые в страхе бежали от немцев, которые упорно шли по их следу. В ту ночь, немцы нагрянули внезапно. Они окружили евреев со всех сторон, и выгнали всех на улицу. Уже на рассвете, они приказали взять лопаты и садиться в машины. Там в степи, в яру, под дулом автоматов, их мужчины рыли смертельную могилу для своих родных. Назад они не вернулись. Их расстреляли на месте. Как рассказывают очевидцы, немцы вернулись, и приказали всем садиться в машину. Некоторые пытались бежать, их тут же убивали. Было раннее утро, вставало солнце, — рассказывала Софья Матвеевна, очевидец того страшного зрелища. Повсюду чужая речь, лай дрессированных овчарок, плач детей, которых вырывали фашисты из рук матерей и бросали в машину. Всех их расстреляли. Спаслась одна еврейская девочка, которая в то время с русской подружкой была у ее родных. Девчонкой, и будучи уже в преклонном возрасте, она с другими евреями, которые по случайности остались живы, в день Победы приезжали сюда. Чтобы поклониться невинно замучанным фашистами родным и знакомым. Недалеко от проезжей дороги, что тянется вдоль до Ольхового Рога, в память о невинно погибшим, стоит большой камень, на котором написано: «Люди, помните нас».
В войну, до нас, в Терновую, пришла немецкая семья. Мать и ее взрослые дети, Дора и Эрик. Дора Жановна работала в нашей школе учительницей. Эрик – в поле на тракторе. Их мать работала вместе с нашими женщинами в колхозе. Иногда, как бы каясь, Эльза Росановна говорила:
— Простите, люди дорогие. Видит Бог, мы не хотели войны, и нам стыдно за свою Родину.
Эрик сменил свою немецкую фамилию Замберг на русскую Соколов. Он рано умер. Похоронили на нашем кладбище. На железном кресте табличка – Соколов Сергей Иванович.
75 лет прошло со времен страшной войны. Но она дает о себе знать. Который год Украина в огне. Стреляют по живым людям. Не жалея даже детей.
— Нет, не быть войне! Хватит нами миллионы смертей. И хочется крикнуть во весь голос: — Люди, берегите мир! Только в нем наше счастье и вся наша жизнь!
Комментарии: